Эрл Рудольф Цвельдинг
Прислушайся к вою
Часть первая, или Меч Отца
Мне было четырнадцать, когда я впервые убил человека. Обычно, первый раз всегда запоминается лучше всего, ну, помимо судьбоносных убийств, влияющих на жизнь. По традиции нашего дома каждый юноша, достигший четырнадцатилетнего возраста и способный держать в руке меч: а я с десяти без усилий орудовал отцовским ещё Вартангом, должен убить своего первого врага. Пошло это от самого нашего прародителя, Дункана Цвельдинга, прозванного Кровавым Мечом. Ещё до того, как стать гвардейцев короля в двадцать два года, он уже прославил своё имя: первой своей жертвой Дункан, волею судеб, избрал Королевского Палача, которому, согласно легенде, он нанёс всего одно ранение, но точно поразившее мозг убийцы.
Я был воспитан на этой, и подобных историях. Для меня, наследника одного из свирепейших лордов северного королевства, старинные рассказы были единственным учебным пособием по истории. Мой навык стратега был выращен на почве, заложенной в богатейшем военном опыте моей семьи, умение фехтовать произрастало, однако, только из уроков и наставлений отца: он лично занимался моим обучением этому важнейшему делу. Любовь же к убийству пробудилась в моей душе лишь после того часа, как я впервые ощутил ненадёжность жизни моего врага и пронзил его мягкую плоть. А это было в тот день, о котором я говорю.
Как обычно меня подняли рано: с первым солнечным лучом, падающим на землю после мрака ночи, должен подниматься из своей постели и лорд. Я всегда вставал с охотой, ведь грядущий день знаменовал новые сражения и новые уроки. Со дня моих именин прошло уже две недели, но все жители Соутгейта, обыкновенно мрачные и неприветливые, как и сам замок, и мой отец, и я сам, были до сих пор в приподнятом настроении. Я видел это в глазах слуг, подносивших мне уборы утреннего туалета, слышал в их перешёптывании. Даже гвардейцы были чересчур общительны и доброжелательны ко мне. Я их никогда не понимал.
Проведя все приготовления к выходу из покоев в южном крыле замка, я, уже давно проснувшийся и полный сил, прогнал слуг и сам облачился в свой добрый костюм из красной кожи. С самых малых лет мы, стражи пути Тирисфаля, должны были носить, как минимум, кожаный доспех, способный хоть как-то защитить нас от стрел и мечей. С семнадцати каждый мальчишка в крепости, кроме детей прислуги и ремесленников, был обязан практически ежедневно надевать кольчугу, а в идеале латы. Однако, в том возрасте у меня была только кожа и этим я оставался, впрочем, доволен, ведь уже знал о тяжести лат. Костюм мой, однако, пусть и был сделан из грубого материала, был также и украшен причудливым золотым узором: благо, у отца были деньги на достойные одеяния.
И вот, горделиво подняв голову, я открыл двери своего чертога и покинул его, быстрым шагом, свойственным для молодых, направившись к тронному залу. На моём поясе уже были ножны, а в них уже имелся стальной клинок, или, как я его тогда назвал в шутку: Рудваг. Глянув на стражей, выпрямившихся при моём приближении к главному залу, в тот день я отметил их важность, запомнившуюся мне чрез года. Кашлянув, я, Рудольф Цвельдинг, наследный эрл Соутгейта, открыл двери и шагнул в просторнейший из чертогов Соутгейта, не имевшем окон, но подсвеченным многими жаровнями и факелами, развешенными у стен, дверей и потолков. Пробежав взглядом по галереям, где в нишах были развешены знамёна Алого Волка и наших знаменосцев, я посмотрел на своеобразный престол, где столетиями восседали эрлы Южных Врат. Высокое каменное кресло, оно всегда было холодно, казалось, никогда не ощущало прикосновения пламени или жары. В тот час на троне Соутгейта сидел мой отец, Эрл Хартман, уже тогда названный Непреклонным. Ему шёл уже шестьдесят пятый год, но он до сих пор внушал ужас своим видом, даже сидя на каменном престоле. Пожалуй, он был одним из самых больших людей в Лордероне по силе, и уж точно не последним по значимости.
- Рудольф! - прогремел его голос, отдаваясь от стен зала эхом. - Я ждал тебя, сегодня ты наконец явился вовремя. Тебе известно, какой сегодня день, верно? - отец задал мне вопрос, я кивнул. Мне не хотелось нарушать его громкий монолог. В галереях началась лёгкая суматоха, лорды-знаменосцы, их жёны и дети хотели увидеть церемонию. - Но по обычаю предков я обязан официально подготовить тебя к этому обряду. Подойди, - повинуясь, я исполнил его приказ. Отец же поднялся и, спокойно держа двуручный Вартанг в одной руке, начал говорить: - Иной воин, сын глупого восточного лорда или южного короля, встречает первого своего врага в поле, неподготовленный и глупый. Часто он встречает в том же поле и смерть, ещё чаще, от первого же врага. Мы, Цвельдинги, стражи Южного Пути и эрлы Соутгейта, веками стоявшие на этой земле и охранявшие покой нашего великого Государя, кем бы он ни был, выходим в первое сражение подготовленными, с окровавленными клинками и закалёнными сердцами. Сегодня я, Хартман, сын Освальда из дома Цвельдинга, правитель Соутгейта и хранитель Южных Врат, согласно традиции моего предка и всего моего рода, даю своему единственному сыну, Рудольфу, право на убийство, - он поднял клинок таким образом, чтобы тот занял горизонтальное положение, и провёл им от левого края зала до правого. - Вы, присягнувшие мне, станете свидетелями его победы или же его позора. Но сначала, - тут отец помедлил. Я помню своё волнение, сжавшее моё сердце, - сначала он должен победить в честной схватке меня, своего лорда-отца.
Помню, как я пытался несколько мгновений осознать всё услышанное. Звук падающего плаща моего родителя и его шагов отрезвил меня и заставил машинально извлечь мой меч из ножен. Спустя пару секунд Рудваг, шуточный клинок молодого и неопытного мальчишки, каким тогда был я, встретил и успешно блокировал выпад грозного Вартанга. Гора моего родителя нависла надо мной: он также был облачён в кожу, но в то же время был в полтора раза больше меня и, как я подозревал, много сильнее. Но на страх времени у меня не было. Первую мою атаку он отразил с лёгкостью, вторым своим выпадом чуть не выбил маленький меч, которым я так гордился, из моих рук. Увернувшись от тяжёлого удара отца, я уколол его в левую руку, с какой-то животной радостью заметив, что на бурой коже быстро проступила кровь.
Точно не заметив ранения, конечно же, незначительного, отец молча продолжил атаковать. Каждый его новый, более тяжёлый удар я был вынужден либо парировать, либо пропускать и отпрыгивать. Медленно, но успешно, я водил противника, бывшего моим отцом, по кругу, выводя того к ступеням его же собственного престола. Ещё с рассказов своей матери я помнил тогда о слабом месте отца: в бою он редко замечает перемену обстановки, если та не кардинальна. Аккуратно я поднялся на две ступеньки и оказался выше отца. Два последующих удара я блокировал, третий контратаковал. Воспользовавшись особенностью своего положения, я сделал состояние и любую атаку родителя неудобной, тем самым доведя его до близкого к ярости положения. Проведя три контратаки подряд и устроив хорошую жизнь его правой руке, четвёртым, уже самостоятельным ударом я, торжествуя, выбил Вартанг из рук отца. Со звоном древняя сталь ударилась о камень, отец же в удивлении и потрясении отпрянул. Люди в зале застыли в ожидании и, наверное, шоке. Только после окончания поединка я, неразумный мальчишка, понял, что оказался первым из Цвельдингов, победившим своего отца в честном сражении.
Замешкавшиеся знаменосцы разразились бурными овациями. Отец, казалось, ещё не до конца осознавший глубину своего поражения и позора, засмеялся и, подняв с холодного камня меч, кинул его мне, причём так, чтобы я мог его спокойно поймать. Я, в свою очередь, поймал Вартанг левой рукой, правой же отбросил в сторону свой старый, уже не нужный клинок.
- Настоящий Волк! - взревел отец, осматривая зал. Люди аплодировали мне, я же, уже тогда имевший представление о победе, поклонился залу. - Ты больше достоин этого меча, сын, нежели я или кто-либо другой. Ещё ни одному не удавалось того, что удалось тебе, - зал притих. Отец, как оказалось, без доли ненависти и презрения посмотрел на меня. - Введите эту собаку-предателя, пусть мой сын принесёт мне его голову!
Двери открылись, и в зал введи заключённого, бывшего палача Цвельдингов, бежавшего месяц назад в один из северных замков. Большой мясник, этот лысый убийца и напоминал всем своим видом владельца мясной лавки. В руке он держал свой топор, срубивший некогда много голов врагов Цвельдингов, а недавно положивший пятерых рыцарей моего отца. Я знал, что этому ублюдку обещали королевское помилование, если он выживет в этом чертоге, я также знал, что он, как существо мало разумное, с лёгкостью в это поверит. Помню, мне тогда в голову пришла мысль, что этот огромный мясной мешок похож на ходячий манекен для битья.
Я сжал рукоять Вартанга обеими руками и медленно спустился в зал. Отец мой отошёл в сторону, а после поднялся к своему трону, подняв мой меч и сунув его в свои ножны. Набрав в грудь побольше воздуха, я вышел на бой с этой свиньёй. Палач перекладывал топор из руки в руку, улыбался своими дырами от зубов, рукой потирал нос. Совершив первый свой выпад, я пронзил его толстую тушу Вартангом: клинок прошёл насквозь и я, приблизившись практически вплотную к лицу мясника, заглянул в испуганные и удивлённые глаза этой твари. Дёрнув меч назад, я помог себе ногой и столкнул палача с клинка. "Меч поразил сердце," - понял я.
Вновь в зале поднялся шум. Отец вновь смеялся. Подняв тушу за кашляющую голову, я срубил её одним ударом и, подойдя к подножию трона, швырнул на пол.
- Вот твой вепрь, отец, - гордо и важно произнёс я. Сейчас мне эта фраза кажется ужасно глупой, но в то мгновение ничего лучше я не мог придумать, а впрочем, и гордился сказанным. Торжество продолжалось ещё несколько минут, а вечером того же дня был устроен пир. Пожалуй, это был один из самых счастливых, как вы любите говорить, дней моей жизни. А теперь я расскажу о паре ужаснейших дней, и покончим на этом.
Часть вторая, или Вкус Крови
Власть Цвельдингов в тех краях просуществовала почти двести лет: лишь Вторая война и наглость вчерашних знаменосцев моего рода развалили устои, продержавшиеся бы ещё не один век. А начался этот распад в тот самый скорбный день, о котором я хочу рассказать.
Вторая война была в самом разгаре, южные лорды бежали под натиском Орды. Одна за другой вспыхивали непреступные крепости, рушились величественные замки и пылали целые города. Мне шёл тридцать первый год жизни, однако, я ещё не был эрлом - отец мой, Хартман, был уже стар, но всё ещё жил. В свои восемьдесят два, он ещё мог орудовать своим клинком, а ещё лучше стрелять из собственного громадного арбалета. За двое суток до того дня, о котором я рассказываю, в Соутгейт с юга прилетела единственная уцелевшая птица, принёсшая чёрную весть о приближении орчьего войска. Обозлившись на весь мир, отец поручил командование мне и заперся в своих покоях на ближайшие два дня.
Без промедления я созвал все знамёна западных лордов, присягнувших Орену и моему дому. Первыми прибыли самые верные: Фроксы, Вестроки, Фотергейлы, Ведфорты и Соутферы. Эти дома были первыми из присягнувших основателю рода, Дункану Цвельдингу, с моими предками они прошли сквозь пламя и лёд, проливая свою кровь за своего эрла. После них пришли другие: Корфорты, Адамсы, Шальнсы, Магдоны. Также, за день до сражения в Соутгейт со своими людьми прибыл наследный лорд Острова Слёз, что в Гилнеасе, сир Джеймс Эштенбер. Гилнеасец, чей король предал доверие Лордерона, не внушал мне доверия, однако, поддавшись уговорам своих советчиков, я принял его помощь. Прочие же знаменосцы проигнорировали мой призыв, предпочтя либо бегство в столицу или в Стратхольм, либо сокрытие за собственными стенами. Поклявшись достать их головы и насадить их на пики, я, в вечер перед бойней, отправился спать. А спал я всего два часа.
Ещё вечером мы слышали далёкий грохот барабанов, объявлявший всему миру о приближении Орды. Вскоре он сделался более громким, после этого, невыносимым, и, наконец, ненавистным. В четыре утра, когда я уже был на ногах и держал военный совет, зазвонили колокола на башнях: от берега озера и до предгорий - по всей стене били тревогу. Бросив бумаги, я отправил лордов к своим людям, сам же, в сопровождении Джеймса Эштенбера, поднялся на стену и лично оценил масштабы надвигающейся бури.
Поразительно, но я слабо запомнил ту ужасающую картину, открывшуюся пред моим взглядом. В подобные минуты не стараешься запомнить то, что видишь, стараешься оценить свои шансы. Могу лишь сказать, что это воспоминание в моей памяти являет собой такой образ: громадное поле, цвета засохшей крови и ржавого железа, колосьями на котором выступают пики, мечи и топоры. Весь пустырь, раскинувшийся к югу от Соутгейта, был заполнен силами врага: они, однако, держались подальше от стен и лучников. Внизу, по обе стороны, поднялся шум. Я помню, как оглянулся, чтобы взглянуть на свою армию: пять тысяч мечей моих знаменосцев, плюс пять сотен рыцарей Эштенбера и подкрепления из столицы. Люди в спешке строились во дворе и на стенах: те, кому довелось увидеть Орду, то есть стоявшие на башнях и стенах замка, были готовы бежать прямо сейчас, однако, все пути отступления были закрыты. Переводя взгляд от своих ко врагу, я заметил высокую фигуру отца, вставшего на западной башне и отдающего приказы лучникам.
Неожиданно войско врага зашумело. Разъярённые при виде крепости, орки были готовы обрушить её стены и ворваться в Лордерон. За пару мгновений до начала их наступления, я, не проронив ни слова, спустился со стены и приказал подвести моего коня. Основные наши силы, а именно три тысячи человек, из которых пять сотен были рыцарями, собрались в небольшом городке, выросшем за крепкими стенами Соутгейта, а также в его окрестностях. Фланги прикрывали небольшие отряды стрелков, левый фланг, как наиболее уязвимый, был обороняем сиром Джеймсом. Надев свой шлем в форме головы волка, украшенный следами засохшей крови, я выехал в первые ряды войска и возглавил своих знаменосцев. На башне неистовствовал отец, он отдавал приказы, люди со стен уже стреляли во врага.
- Да поможет нам Свет, милорд, - обратился ко мне молодой Бринден Вестрок, - если верить разведке, орки привели сюда десятитысячную армию.
- Один наш боец стоит пятидесяти этих ублюдков, сир Бринден, - вставил своё слово уже седой Соутфер, - они побегут после первой же смерти в их рядах.
- Сир Венкрофт, если не ошибаюсь, - я был резок, впрочем, как и всегда, - мы с вами ещё ни разу не встречали "этих ублюдков" в бою. Их больше чем нас, и, пусть они слабее защищены, они горячи и разъярены, а мы устали с дороги и обеспокоены. Однако, отступать мы будем только в самом крайнем случае. Да поможет нам Свет.
Звук удара сотни топоров о прочное дерево первых врат заставил вздрогнуть и тех, кто стоял на стенах, и тех, кто стоял позади меня. Лишь мне, Соутферу, Ведфорту, Вестроку и Эштенберу удалось сохранить спокойствие. Откуда-то сзади послышались испуганные крики. Второй удар и вопли стихли, по крайней мере, с нашей стороны. С третьим ударом ворота дрогнули. Четвёртый также не дал осаждающим никаких результатов. На пару минут навалы Орды прекратились и недоумевающие лорды смотрели на меня так, точно я должен сказать им ответы на все вопросы бытия. Наконец, раздался ужасающий грохот пятого удара.
Оказалось, что орки выжидали. Одновременно с разрушением первых ворот они проделали взрывом брешь в левой части стены, там, где стояли на страже люди сира Джеймса. Молодой кавалерист повёл своих людей в атаку, прямо в пролом, чрез который хлынули орки. Я махнул рукой и направил ему на помощь тяжёлую пехоту Соутфера. Ордынцы вышли ко вторым воротам.
Если первые врата Соутгейта были деревянными и слабыми, то вторые оказались железными и прочными. Кроме того, между первыми и вторыми воротами находилась стальная решётка, которая, несомненно, была опущена. Сир Бринден, славившийся своей честью и уважением к любому противнику, однако, мне смог сдержать смешок, когда услышал разъярённый вопль впавших в бешенство орков.
- Кажется, наши гости встретили новое препятствие, - усмехнулся он. Мне же было не до смеха: бомбы, взятые орками у гоблинов, могли сровнять Соутгейт с землёй. К тому же, ряды живых защитников западного фланга заметно поредели.
Скрипя сердцем, я отправил стрелков, стоявших от меня по правую руку, на стены левой руки. Провожая их, бодрых и смелых мальчишек, взглядом, я вновь ощутил ту тревогу, захватившую меня в минуту подрыва стены. И мгновения не прошло с минуты появления этого чувства, как стена, на которую только поднялись молодые лучники и арбалетчики, взлетела в воздух. Камни посыпались на орков, те, же, в свою очередь, не обращая внимания на потери, рвались в Тирисфаль. Мигом протрубив в рог, я направил ещё тысячу бойцов, теперь непосредственно под моим командованием, к этой бреши. Однако было слишком поздно.
Нас теснили и теснили заметно. Когда я услышал третий взрыв, не стало правой стены и остатки моего войска бросились туда. Рыцари Тирисфаля, коих оставалось к моменту моей атаки примерно четыре тысячи, растянулись по всей длине стен Соутгейта.
Только донжон ещё держался, обстреливая всё войско орков. Стены рушились, где-то на окраинах вспыхнули пожары. Не буду описывать каждый бой с каждым орком, которых я тогда убил, наверное, с две сотни лично: во-первых я не всё помню, во-вторых о моей юношеской манере боя было итак много до этого рассказано. Подняв взгляд к небу, я увидел громадную фигуру отца, целящуюся из арбалета в одного из громадных орков, сопровождавших войско Орды. Тварь получила болт в самый свой крошечный мозг и сдохла на месте.
Орки оттеснили нас на старые позиции. Мне отлично был виден донжон, его башни и зубцы, восходящее солнце освещало кровь на его камне. Когда я услышал новые взрывы, я только извлекал Вартанг из горла очередного врага. "Что же они могут взорвать, если стен больше нет?" - удивился я, но тут же собственными глазами увидел ответ на свой вопрос. Восточной башни Соутгейта больше не было. Западная же стремительно падала на юг, туда, где раньше были левые стены. Отдельно от неё в воздухе я увидел объект, от вида которого сжалось моё сердце. Громадное, ревущее в гневе тело моего отца обрушилось на камень сломленной башни. Машинально, точно во сне, я протрубил отступление и развернул коня, бросив битву. Ещё несколько раз я трубил в рог, спасая своих людей и уводя выживших в столицу. К сожалению, из двух тысяч услышавших об отступлении, до города добралось только восемь сотен: прочие были нагнаны орками и убиты.
То был один из чернейших дней в моей жизни. Орда разрушила мой замок, убила моих знаменосцев, убила моего отца. Я возглавил дом в трудное время, но сейчас без особых чувств вспоминаю минувшее. Через пару месяцев мы отбросили этих собак от столицы, а вскоре выкинули из королевства. Ещё год я ловил и уничтожал орков в лесах и горах Тирисфаля и Серебряного Бора, после же вернулся к руинам своего дома. На деньги Эштенбера, ставшего моим другом, и Агареса, тоже гилнеаского дворянина, взявшего себе в жёны мою сестру, я отстроил Соутгейт из дерева, сделав каменным лишь донжон. Многие северо-западные лорды тогда отвернулись от меня, по новым порядкам королевства я не мог силой вернуть их под свою власть. Поставив целью возрождение былого величия Южных Врат, я рассчитывал остаток своих дней провести в восстановлении домашнего очага и верной службе короне. К сожалению, мне помешали.
Часть третья, или Смерть Близких
Шёл восемнадцатый год после открытия Тёмного Портала, гражданская война была в самом разгаре. Я вышел из своего родового замка с шестью сотнями человек: теми немногими, кто остался жив и не бежал, или не обратился в вурдалака. Со мной в путь отправились самые преданные лорды, верой и правдой служившие и мне, и королю: Бринден Вестрок, Венкрофт Соутфер, Уэймар Ведфорт и Виктор Фотергейл. Конечно, с нами была так же моя жена, Элизабет, и мой сын, Альберт, уже тогда посвящённый в рыцарство, воспитанный лично мной. Альберт, конечно, не смог повторить моего успеха в своём первом поединке, однако был тогда, и, впрочем, даже сейчас является вполне способным мальчиком. Супруга же моя, казалось, переживала судьбу королевства: вот она была прекрасна, а с началом войны совсем зачахла и замкнулась в себе.
Когда мы впервые проходили мимо Андорала, моё войско попало в гнусную засаду мертвецов. К счастью, нам удалось отбиться без больших потерь: однако лорд Виктор Фотергейл был сильно ранен, а мы потеряли пятьдесят хороших мечей. Через пару дней после того боя рана моего старинного друга, легко восприимчивого на болезни и недуги, загноилась и начала всецело намекать на будущее своего носителя. Вечером я пришёл к нему в палатку, мы тогда остановились неподалёку он Тондрорила. Невысокий и скромный, Виктор был хорошим другом и примерным семьянином. Его нельзя было назвать лучшим воином или сказать, что он был превосходным тактиком и стратегом. Пожалуй, старый лорд Фотергейл представлял собой просто хорошего человека, который умел заводить нужные знакомства, был вежлив и честен. Поразительно, что при всём этом он питал презрение к интриганству и праздности.
В тот час, казалось, Виктора подменили. Мне сказали, что он часто стал бредить, звать усопшую сестру и пропавших без вести дочерей. Одинокий умирающий старик, подумал тогда я, эта судьба незавидна. Тогда, когда я вошёл в палатку с несчастным, он спокойно лежал на кровати, глядя, как могло показаться, в пустоту. Не отрывая взгляда от неизвестно чего, он приветствовал меня и пригласил сесть.
- Рудольф, ты ведь понимаешь, чем это кончится, - сказал он так, точно это был известный факт. Впрочем, я действительно осознал, к чему ведёт это дело. - И я уже чувствую, как эта зараза пожирает меня изнутри. Я гнию и, скорее всего, этой ночью начну ходить не по своей воле. Чего доброго, заражу кого-нибудь, - Виктор говорил спокойно, казалось, что он имеет в виду что-то далёкое и отстранённое. - Мне не хочется всё это ощущать, как не хочется остаться в памяти моих и твоих людей упырём, который в ночи грызёт глотки их товарищам.
- Что же, в ином случае я бы позвал мастера Уилберта, чтобы он успокоил тебя и дал заснуть, - я, насколько помню, также говорил прямо и холодно. - Но это твой сознательный выбор и он очевиден. Я думаю, ты знаешь, насколько сильным это будет ударом для многих, в том числе и для меня.
- У меня было достаточно времени над этим поразмыслить. Ты должен убить меня, а тело сжечь. Не хочу навещать тебя в своей не лучшей форме, - он замолчал и откинул голову. - Найди девочек. Всё, что я прошу. Теперь, покончи с этим.
Я повиновался его воле, последней воле моего старинного друга. Извлекая из ножен Вартанг, я быстро прошептал молитву, её же я повторил, опершись на меч. И я видел, как Виктор прошептал те же слова, явно, с большим для себя усилием. Взяв рукоять клинка обеими руками, я поднял его над головой и вновь опустил, прерывая страдания друга. Тот вздрогнул и издох, не проронив более ни единого слова. Я же, достав из груди товарища клинок, спервая прошептал "Ты умер со сталью", а после, раскатистым, точно гром, голосом позвал стражу и приказал соорудить костёр для Виктора. Однако стоило мне лишь выйти из шатра, как ко мне тот час бросился Бринден Вестрок.
- Милорд, надеюсь, лорд Виктор умер достойной смертью? - Вестрок был сегодня наряден, лицо его выражало неподкупный интерес, а в голосе были слышны нотки одновременно какого-то непонятного мне предвкушения, а так же настоящей скорби.
- Он умер со сталью, сир Бринден, - сказал я с горечью, какую обыкновенно испытывают после поражения. - Есть ещё раненные? Если да, обеспечьте им достойную смерть и сожгите тела.
Тогда Бринден молча кивнул и ушёл в сторону, отдавая приказы на ходу. К вечеру каждый, кто получил царапину на коже или серьёзное ранение в бою близ Андорала, был мёртв. Моё войско потеряло пятьдесят достойных мужей на поле брани и ещё сотню после сражения. Признаться, я всегда отдавал приказы об убийствах раненных и беззащитных с холодным чувством священного долга, но для Соутфера, Вестрока и Ведфорта всё это превратилось в настоящее, не побоюсь такого слова, увлечение, затягивавшее их с головой. Они, даже, иногда соревновались в своих успехах, демонстрируя друг другу особые приёмы, порой превращая сожжение трупов еретиков, нежити или заражённых в настоящее представление.
Через пару недель мы уже достигли середины тех земель, что ныне зовутся Восточными Чумоземиями. К тому моменту нас осталось чуть больше половины от того количества, что вышло из Соутгейта: кто-то погибал в бою, кто-то в лагере, подцепив заразу или даже случайно поранившись. Провизия, взятая нами на далёком западе, начинала заканчиваться, местным же товарам доверять было категорически нельзя. Мы задерживались в опустевших деревнях и проходили с боем через деревни, заселённые нежитью Плети. Однажды на своём пути мы встретили шайку разбойников, каждого из которых мы убили, а один раз нам повстречались мирные торговцы, своей скрытностью обрекшие на себя петлю и костёр.
Как-то раз, всего в трёх днях пути от Длани Тира, мы разбили лагерь на берегу небольшого озера. Я пригласил к себе в палатку мастера Уилберта и обсудил с ним возможные пути развития событий. Разговор шёл неплохо, однако, до той поры, пока старик не потянулся за хлебом, доставленным мне из повозки для лордов. Лишь увидев его, мастер вскочил с места и, указывая на еду дрожащей рукой, воскликнул:
- Порча, милорд, порча! Порча поселилась в вашей пище! - глаза его горели, голос дрожал не меньше тела, а на лбу проступил пот. Я тоже взглянул на тарелку и с ужасом, смешанным с отвращением, отметил, что хлеб действительно почернел и покрылся светло-коричневой плесенью. С ещё большим ужасом я понял, что буханка уже кем-то нарезана, и часть её съедена.
Вырвавшись из палатки, я быстрыми шагами бросился к походному обиталищу жрецов и монахов, но на своём пути неожиданно встретил усталого с пути сына: уже тогда он командовал разведчиками и проводил в седле вдвое больше времени, чем все мы. Редко же он видел меня, своего непреклонного и мрачного отца, таким встревоженным.
- Альберт, где твоя мать? - нервным, но всё-таки грозным отцовским тоном спросил я. Во взгляде рыцаря мелькнул страх.
- У Его Преосвященства, ей нездоровится. А что случилось? - задал встречный вопрос Альберт, но я решил не тратить время и не отвечать. Положив руку на рукоять клинка, я влетел в шатёр святого отца.
Моя дорогая Карла лежала, недвижима на койке для больных. Рядом с ней стоял отец Джексон и возносил молитву к Свету Небес. Подойдя, я, как благочестивый слуга Света, не стал его прерывать. Вскоре он сам закончил своё дело и повернулся ко мне. Явно прочитав все вопросы на моём столь необыкновенно встревоженном лице, он, чуть удивившись, отвёл взгляд в сторону и посмотрел на мою спящую супругу.
- Милорд, она неизлечимо больна. Порча каким-то коварным, хитрым способом, неведомым простому смертному, вроде меня, проникла в её организм и теперь готовит её к становлению слугой зла. Молитвы, как показывает настоящая практика, плохо помогают при таком недуге, или, быть может, необходимые слова мне попросту неизвестны, - жрец говорил спокойно, но в его голосе я слышал сожаление. Старый священник ещё давно прислуживал моему отцу в Соутгейте и, несмотря на свой уязвимый и слабый возраст, согласился на последний поход. - Я знаю, это больно осознавать, но выход из этой ситуации только один, и он именно таков, что впервые его применили вы, милорд.
- Она съела кусок поражённого хлеба ещё утром, - мрачно сказал я, - похоже, теперь болезнь поражает нас всего за пару часов. Она в сознании? - святой отец покачал головой. - Что же, - я набрал воздуха в грудь, - тогда, прошу вас, оставьте меня наедине с моей супругой.
- Как вам будет угодно, милорд Цвельдинг, - священник быстро покинул свой шатёр, я же сел у постели Карлы и отчаянным взглядом окинул её.
Обыкновенно яркая, в последние недели она стала всё более и более мрачной, холодной. Сейчас её кожа была мертвенно бледной, застывшее лицо не выражало никаких эмоций, лишь грудь равномерно и спокойно поднималась и опускалась в дыхании. Я провёл рукой по своему лбу, покачал головой. Поднявшись, я трижды повторил старинную молитву и вновь, как не единожды за этот мрачный поход, обнажил свой клинок. Повторив ритуал, подобный смерти Виктора Фотергейла, я, который опёршись на рукоять клинка руками, произнёс:
- Прислушайся к вою, любовь моя. Ты умерла со сталью.
