Вы столь прекрасны, но не могли себя бы сами описать?
У каждого есть отличительная черта, дорогие мои, и, как видно, творцы
решили посмеяться в этом только надо мной одним: среди вас всех, один я
бледен, как мертвец. Не смейтесь, право, ведь в свою защиту скажу, что
ростом, стройностью и силой я одарён получше многих паладинов. Ношу
прекрасные я вещи: вот эти сапоги, да, те что с золотым узором, мне
делал сам сапожник принца, клянусь на перстне матери (или отца, не помню, кто из них позднее умер);
все бриджи пошива сказочно прекрасного - их принимал я вместе с
магистром-чьё-имя-ни-я-ни-вы-не-помним, но понятно, о ком речь идёт;
жилет, и мантию, и пояс я заказал с узором, что на обуви прекрасной, и
так мне сделал это всё портной, десяток раз за год служивший
королевскому совету. Но где же облачения твои, коль ты одет столь
праздно, спросить должны вы. И правда, где? Я не люблю, когда испачкать
можно одеяние, и хоть их много у меня, то неприятно будет и печально,
как солнечный закат. А не знаком мне тот подлец, что солнечного света не
любил бы. Так, что ещё хотите видеть? Диадемы и венцы? Ох, сталь и
серебро, один лишь золотой, не стоят нашего внимания. Вина ещё, слуга,
вина!
Вы посмотрите лучше на меня, ну не приятен ли вам этот вид? Я не
седой, и волос мой отлично с кожей сочетаться стал, лишь, правда, всего
лет так сорок шесть назад. А мои губы, я восторгаюсь их милым видом и
стройностью, как ничем другим в себе иль в ком другом, должны вы мне
поверить. И носик у меня чудесный, сомнений нет: так аккуратен он и мил,
что я порой себя хочу убить за это. И, кстати, господа-любимцы, взор
мой достоин песни больше, чем деда подвиг, ведь пусть озеленился он,
мрачнее и ужаснее затем не стал. Бородка, говорите? Ну что же вы,
всего-лишь очередное украшение, позвольте, важно так сейчас. Но дамам я
советовать не смею.